Так совпало, что перед открытием персональной выставки в Национальном музее Бурятии Бальжинимы Доржиева «Новая Бурятия» взяла интервью у сына известного художника Зорикто Доржиева. В интервью он ответил на вопрос о своем отце.
– Между вами и вашим отцом Бальжинимой Доржиевым есть связь поколений? Он повлиял как-то на вас? Учил рисовать?
– Нет, специально не учил. Однако в детстве я много времени проводил в его мастерской. Естественно, он меня ни в чем не ограничивал, краски какие хочешь, какие надо – пожалуйста, лепить хочешь – лепи.
Как художники мы с отцом разные. Папа, он разносторонний, ему все интересно. Он вообще обожает Пикассо, беспредметную живопись. Его увлекают скульптура, объекты разные. При этом у него есть еще театр, где он работает (Бальжинима Доржиев – главный художник театра бурятской драмы. – Ред.). После всех своих экспериментов, будучи выпускником «Репинки» (Петербургской академия художеств. – Ред.), он может вдруг взять и написать что-то такое академическое. Еще он может делать одну работу, тут же заняться другой, думать о третьей. Я так не могу. Пробовал, пытался, но так рассредоточиваться у меня не получается. Мне надо сконцентрироваться, держать мысль, эмоцию. Иногда ведь какая-то незначительная мелочь может сбить настроение, состояние, идею, и хорошо, если по прошествии времени это все вернется, восстановится. А иногда бывает, что возвращаешься к некоторым внезапно прерванным работам, смотришь на них и думаешь, а зачем я это делал-то?
В этот вечер атмосфера в «Тэнгисе» была особенно приятной – под звуки «живого» пианино при всем желании от беседы о высоком было не уйти. Да мы и не старались. Ведь художника обидеть может каждый, в первую очередь невниманием к его искусству. Так, переходя от приятных и вкусных блюд, мы с Зорикто Доржиевым не спеша перебирали различные ракурсы его искусства и искусства вообще.
Посетителей в ресторане было немало – вечер, центр города, стильный и уютный интерьер. А главное, вкусное, щедрое угощение, между прочим, по очень доступным ценам – неудивительно, что у «Тэнгиса» уже есть завсегдатаи. При этом, как и положено в классном заведении, количество людей вокруг создавало приподнятое настроение и в то же время не нарушало приватности нашей беседы.
– Зорикто, скажите, пожалуйста, у нас в Бурятии есть художественная школа? Мы можем обобщить весь опыт нашего изобразительного искусства именно как школу?
– У нас много художников, много талантливых, но при этом возник разрыв между поколениями. Мой папа, ему было уже за 40 лет, а он все считался молодым художником, все его поколение ходило в молодых, потому что художников моложе не было. Вообще, после тех художников, которым сейчас, как моему отцу, 60 лет, чуть больше, чуть меньше, особенно и нет никого. Мое поколение – нас несколько, четверо-пятеро, наверное. Тех, кто постарше, ровесников Даши Намдакова, тоже несколько человек, ну и тех, кто моложе, тоже немного.
Чтобы школа сложилась, нужно готовить насыщенную художественную среду, как первичный бульон. Для этого и художников должно быть много, и связь поколений должна быть, а она разрушилась… Школа, это же традиции, темы какие-то, которые развивает, готовит не одно поколение.
Художники, кстати, много и долго учатся. Я пять лет учился здесь в училище культуры и искусств, потом столько же в Красноярском институте искусств, потом там же два года был аспирантом, мы, как врачи, учимся. Это очень много затрат и временных, и душевных, и интеллектуальных, ну и денежных тоже. И очень туманные перспективы. Когда я учился, было совершенно непонятно, что это за профессия такая – художник? Дизайнер какой-нибудь, графический, по интерьерам, еще по чему-нибудь – это было еще понятно. А вот художник, который живописью занимается, это было что-то такое… Кому это нужно? Зачем? Я не про себя сейчас говорю. Хотя я тоже… Когда в момент написания диплома я получил предложение пойти в аспирантуру, для меня это был выход, потому что я сам не понимал, ну вот закончу я институт, получу диплом и что? Что делать дальше? Чем заниматься? А так я получил хотя бы возможность осмотреться еще «на берегу», что-то понять. И все равно, когда я из Красноярска сюда приехал, у меня были мысли заняться каким-нибудь дизайном, а не живописью. Я это к тому, что отсутствие плотного художественного контекста, плотной среды для молодых художников в какой-то момент обессмысливает профессию.
– А может, у нас сейчас талантливых молодых художников на самом деле много? В мае в «Ночь музеев» я посмотрела выставку, посвященную 100-летию русского авангарда. Ее составляли в основном работы детей из наших художественных школ. Так много талантливых детей! Но с возрастом эти таланты куда-то пропадают. Кто сейчас занимается молодыми?
– Художнику надо выставляться. Кто должен заниматься выращиванием молодых и талантливых? Я не знаю. Я знаю один случай – сестры Ертахановы. Ими заинтересовался Константин Ханхалаев. Про остальных не знаю… Не скажу, что это задача Художественного музея. Вряд ли. Возможно, в какой-то мере молодыми должен заниматься Союз художников. Музей, кстати, достаточно активно работает с нашими художниками, у нас очень активная публика, люди с большим желанием идут на выставки. Например, в Красноярске я этого не наблюдал, хотя там и художников много, и высшее художественное учебное заведение есть, а публика более равнодушна к изобразительному искусству, чем у нас.
– Вы не хотите преподавать? Вы бы были для начинающих художников очень вдохновляющим примером.
– Нет! Преподавать я не хочу. Даже не думаю об этом, нет такой потребности. Если этим заниматься, то уже все – с собственным творчеством придется проститься. Когда я преподавал, будучи в аспирантуре в Красноярске, я вообще ничего не писал. Я хочу работать именно и только как художник. Чтобы время принадлежало мне, а не расписанию занятий. К тому же мне и сказать-то особо нечего. Все, что надо, я высказываю в своих работах.
– А как называется то, чем вы занимаетесь? К какому-то художественному течению ваше творчество можно причислить?
– Искать название – дело искусствоведов. Я не знаю, как это называется (улыбается), на Западе это называют этно-арт, этно-фьюжн… Как-то так.
– Этно особо востребовано у западных ценителей изобразительного искусства? Какие там течения сейчас наиболее актуальны?
– Там столько всего, на любое течение в искусстве найдется свой ценитель. К тому же там изобразительное искусство – это арт-рынок, и чаще всего самым актуальным становится тот продукт, который сумеют удачно подать и продать. Вот известный бриллиантовый череп Дэмиена Херста считается самым дорогим произведением искусства – его купили за 100 миллионов долларов в инвестиционных целях, причем в числе покупателей сам Херст. А что нас должно убедить в том, что это именно произведение искусства. Цена? Факт того, что вся площадь черепа занята бриллиантами? Никто не знает. Но многих впечатляет это соединение черепа, камней и денег. Многие поверили, что это искусство.
И таких художников, которые умеют чувствовать конъюнктуру, а часто ее и создавать самим – много. И дело не в том, к какому актуальному арт-течению ты принадлежишь, главное – сделать так, что твои конкретные работы, твое конкретное имя стали актуальными. И общая картина современных модных течений очень изменчива, подвижна.
– А вы работаете на заказ?
– Иногда заказывают авторские копии с каких-то моих работ.
– Нет-нет, такой полноценный заказ. Вот, например, правительство Бурятии обратилось бы к вам с предложением: а распишите нам, Зоригто Бальжинимаевич, ну не знаю, аэропорт, например?
– Может быть, подумал бы. Смотря какая тема. Если бы она оказалась мне интересной, подумал бы. Но вообще заказ как основное условие работы мне не интересен. Я бы этого избегал настолько, насколько это возможно. Подстраиваться под чье-то мнение, пожелания – нет, не хочу. Я не могу делать что-то, что мне чуждо, что претит. То есть заставить себя написать чисто технически, механически можно, конечно, но при этом сопротивление, весь негатив в конечном итоге вылезет наружу в уже готовой работе. И это ни от кого не скроешь. И это то, что не надо нести в мир. Кстати, вот этому меня научил отец.
– В общем, вы такой абсолютно свободный художник?
– На самом деле у меня, как говорится, ни дня без строчки. Да, если какая-то работа «не идет», я ее откладываю, пусть отлежится. Всегда есть чем заняться – эскизы, отрисовки какие-то, чтение киносценариев. Бывают, конечно, дни, когда я вообще ничего не пишу, особенно в поездках. Но там полно другого рода работы – накопление впечатлений, эмоций, размышлений.
– Вы работаете для кино?
– Первую работу в кино я сделал еще для «Монгола» Сергея Бодрова. Даши Намдаков меня привлек, я нарисовал несколько эскизов костюмов для этого фильма. Гарику Сукачеву для его фильма «Дом солнца» сделал эскиз. В последнее время сценарии присылают постоянно. Читаю, изучаю. Работа для кино меня увлекает. Сейчас активно осваиваю сценарий, присланный группой, которая сняла фильм «Овсянки». Часть эскизов для них сделал.
– Зорикто, у вас сложилась успешная карьера. Вы известны и востребованы в мире. Почему вы не уезжаете из Улан-Удэ?
– Куда?! Зачем? Я и так много езжу, иногда в общей сложности по полгода меня не бывает здесь. Этого достаточно. Я жил в Москве, когда начал сотрудничать с Константином Казаковичем Ханхалаевым. Москва не мой город. Мне комфортно здесь – удобный для меня ритм жизни, родные здесь, друзья. А. главное, мне здесь хорошо работается.
– Вашу персональную выставку мы увидим в ближайшем будущем?
– Нет. Моя выставка была в сампиловском музее всего год назад. А для следующей надо накопить материал, не в смысле количества, конечно. Сейчас какие-то темы я для себя закрыл – либо устал от них, либо вообще они стали мне неинтересны. Зато появляются какие-то новые, с ними надо работать, осмыслять их и в голове, и на холстах. Для этого надо время, несколько лет работы. И только потом уже можно выходить к зрителю.