Узнав, что Арнольд Харитонов готовит к изданию очередную книгу, сообразил, что, верно, грядет его юбилей, ибо все предыдущие круглые даты он отметил именно таким образом: выпуском собственных сочинений. И не ошибся.
Мэтр иркутской журналистики, исколесивший с корочками спецкора «Советской молодежи» всю западную оконечность Байкало-Амурской магистрали, готовится встретить свое 75-летие.
Памятуя, что ради прежних литературных опытов Харитонов «пожертвовал» собственной биографией, предположил, что и на сей раз он выудил из памяти какой-то завлекательный кусок былого и со вкусом его живописал.
– Нет, – опроверг он при встрече мои умозаключения. – Это сборник повестей и рассказов, где если мое «я» и присутствует, то исключительно как литературный прием и не более. Но и сказать, что это чистая беллетристика, я не могу. Во мне, по-видимому, так прочно укоренился журналист, что придумывать, вымучивать из себя сюжет я не умею. В основе любого моего опуса обязательно – реальный факт.
– Почему так уничижительно – опус?
– Да как-то, знаешь, язык не поворачивается трезвонить: я, мол, вещь написал, произведение… Как-то уж слишком пафосно и самонадеянно. Потому сам придумываю жанры. Например, свой опус «Вальс с вождем», давший название всей книге, окрестил «конспектом судьбы».
– Чьей судьбы?
– Моей тетки. Она родилась в селе Жигалово. А рядом, только речку перейти, стоит большое село Тутура, когда-то центр волости. Именно туда был сослан в 1914 году Валериан Владимирович Куйбышев. Да разве только он? В иные годы в селе проживало по тридцать-сорок ссыльных. Место идеальное: глухомань, до Иркутска 400 верст, куда побежишь? Но Куйбышев все же через два года сбежал. Правда, был вскоре изловлен и запрятан более надежно: в Туруханский край, откуда его уже освободила Февральская революция. Так вот, как-то на рождественские праздники еще юной девушкой моя тетка прошлась в туре вальса с Куйбышевым. И это событие отложилось у нее в памяти на всю жизнь. Мужик-то он был видный, да и взлетел в советское время высоко. Ну как тут не влюбиться?
– Больше их пути не пересекались?
– Нет, конечно. По моей литературной версии она умирает возле памятника Куйбышеву… А представляешь, каково мне было, будучи в Тутуре, услышать, что Куйбышев похоронен на местном погосте. Я аж опешил: как похоронен, он же у кремлевской стены лежит, согласно своему чину в партийной иерархии. Выяснилось, что это другой Куйбышев, племянник Валериана Владимировича. Он частенько наведывался в Тутуру и в один из приездов умер там, завещав похоронить себя на сельском кладбище.
– Если я не ошибаюсь, ты ведь тоже выходец из тех мест?
– Верно, родился в Жигалово. Но мои родители-непоседы еще младенцем меня оттуда увезли. Потом, лет в восемь вновь ненадолго привозили. Уже работая в газете, несколько раз заскакивал в те места, но, честно говоря, знал их плохо. И, наверное, так бы и не узнал, не подвернись юбилей Жигаловского района, к которому мне заказали книгу. Работая над ней, я много для себя открытий сделал. Мои земляки, оказывается, совершенно потрясающие люди. Серьезно, безо всякого преувеличения. Один Иван Леонтьевич Шерлаимов чего стоит. Талантливейший человек, один из зачинателей судостроения и регулярного судоходства на верхней Лене. С его именем связывают создание двух затонов, то есть судостроительных заводов. А взять купца Мишарина. В Тутуре догнивает его двухэтажный дом, который все зовут мишаринским, не ведая, кто таков его хозяин. А это, между прочим, был один из самых преуспевающих предпринимателей, ворочающий миллионами, и тоже немало сделавший для развития ленского судоходства.
– Нынешние Мишарины тебе там не попадались?
– Однофамильцев, а может, даже потомков – сколько хочешь. А если говорить о продолжателях дела, предпринимателях… Ну, таких как он, вряд ли найдешь, но с одним олигархом районного масштаба (смеется) удалось познакомиться. Получилось, как в сказке «Кот в сапогах»: чье это поле? – маркиза Карабаса, чье это стадо? – маркиза Карабаса… Вот и я спрашиваю: чей это магазин? – Василия Ярового, чья эта заправка? – Василия Ярового… Меня заело любопытство: откуда взялся этот жигаловский «Карабас». В школе, как мне рассказали, не вылезал из двоек и после девятого класса был решительно сбагрен в ПТУ. Встретились. Думал, придет валенок деревенский, а приехал на навороченном джипе живой, раскованный парень. Я ему напрямую про двойки. Если бы вы знали, как я рвался учиться, рассказывал он, пришел в школу на год раньше времени, а мне от ворот поворот – мал еще. А через год у меня желание пропало, а обида осталась. Математику любил, а остальное неинтересно… С чего, спрашиваю, начинали свой бизнес, говорят, будто, пустые бутылки собирали и сдавали. Не обиделся, засмеялся: а на какие шиши прикажете раскручиваться, больших богатств не было, жили-то без отца, на одну материнскую зарплату. И бутылки собирал, и самогонку гнал…
– Вот тебе и готовый сюжет для повести.
– Капитализм – слишком суровая материя, не для моего пера. Предпочитаю истории типа той, что мне рассказал в свое время Саша Вампилов. Один из его знакомых подрядился вместе с двумя друзьями сопровождать передвижной зверинец, который ехал из Иркутска куда-то на запад. Отпущенные на поездку деньги они быстро пропили, а кушать-то хочется. Вот и решили реализовать подведомственных зверей. Пытались продать фазанов, даже обезьяну хотели толкнуть. Но сам понимаешь, этот зверь в хозяйстве совершенно ненужный, и покупателей не нашлось. Объедали они бедных животных почем зря. Только мясо у хищников не трогали, боялись, а вдруг голодные тигры рассвирепеют и понесут по кочкам. Этот рассказ долго у меня хранился на задворках памяти, пока не вылился в повесть «Мы едем, едем, едем…». Это, пожалуй, самый крупный мой опус в книге.
– И самый свежий?
– Да нет. Он уже напечатан в журнале «Северо-Муйские огни». Слышал о таком? Удивительное явление этот журнал. Издается в маленьком бамовском поселке тоннельщиков, где даже двух тысяч жителей не набирается. Печатается в Новосибирске. Выходит как часы: раз в два месяц, безо всяких пропусков и задержек. Я сам о нем ни слухом, ни духом, пока не познакомился три года назад с его редактором Виталием Кузнецовым. Молодой парень, сам пишет стихи. Он привлек в журнал кучу авторов: из Липецка, Тамбова, Казахстана, не говоря уж об Иркутской области и Бурятии. Даже известный поэт Бахыд Кинжеев, который сейчас живет в Канаде, печатался у них. Так что я оказался в хорошей компании со своими бичами.
– Это герои «Мы едем, едем, едем…»?
– Скажем так: люди, попавшие в сложные жизненные обстоятельства. Кто бич, кто на грани… Не меньше людей мне интересны и звери. Я, надо признаться, давно питаю слабость к цирку. У многих заезжих циркачей брал интервью. У той же Маргариты Назаровой. Дрессировщица она была, конечно, от Бога, но с большими странностями. Гастролируя в Иркутске, заявила, что не может работать, потому что на представления приходят какие-то люди, приносят с собою аппараты и облучают ими зверей, отчего они становятся агрессивными. А вот с Николаем Сквирским, есть такой дрессировщик, мы очень сдружились. Интересный парень. Он когда-то был воздушным гимнастом, упал, что-то себе повредил и стал после этого заниматься дрессурой. Выходил на арену по пояс обнаженный, чем-то напоминая гладиатора. Очень эффектно. Рассказывал, что эстрадно-цирковое училище готовит кого угодно: жонглеров, вольтижеров, акробатов, а вот дрессуре не учит. А старики все секреты хранят, ни с кем не делятся. Я, признавался он, много делал того, чего делать категорически нельзя, просто по незнанию. Например, играл со львом в ладушки. Ты сумасшедший, сказали мне, стоит льву выпустить коготь, не со зла, а так, от полноты чувств, и он развалит тебе ладонь пополам. Ничего, обошлось…
– Какие еще произведения вошли в книгу?
– Большой рассказ «Заглавная роль». Правда, прочитав его, Михаил Кураев сказал: никакой это не рассказ, а повесть. Ладно, пусть будет повесть. В основе ее – реальный случай из жизни актеров якутского драмтеатра. У меня там папа работал, и я с шести лет за кулисами толкался, ходил с открытым ртом и был влюблен во всех актеров без исключения. Сам папа звезд с неба не хватал, довольствовался маленькими ролями, но был человеком абсолютно театральным. Мог расписать по эскизам любую декорацию, смастерить самую сложную бутафорскую вещь. В том же театре работал и актер по фамилии Валь. Долговязый, какой-то неказистый. И весь его репертуар складывался из слов «кушать подано». Вот он-то и стал героем моего рассказа-повести.
– Под каким именем он там выведен?
– Под своим, настоящим. Я не только его фамилию сохранил, но и фамилии многих актеров, которых уже нет в живых: Спешнев, Ануфриев… Как дань памяти. Однажды главный режиссер решил поставить пушкинского «Каменного гостя». И на долю Валя досталась заглавная роль – роль самого «каменного гостя». Сам понимаешь, роль труднейшая. Простоять на сцене два часа, изображая статую командора де Сольва, – это не каждый выдержит. Лишь в финале у него там пара фраз: «Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан. Дай руку».
– Берет руку – и вместе проваливаются в преисподнею.
– Да, все туда проваливается… Но, слава Богу, есть память. Она и заставляет браться за перо. Именно она подтолкнула написать рассказ «Отвори потихоньку калитку». Мой прадед Павел Феденев, известный в Иркутске человек, держал баню на берегу Ушаковки. Потом революция, и все его процветающее дело полетело в тартарары. Самое же интересное, что его дети, а их у него было немало: восемь сыновей и две дочери, подались в эту самую революцию. Одного, Володю, еще во время Первой мировой войны расстреляли по приговору военно-полевого суда за агитацию среди солдат. Другой сын, Иннокентий Павлович, прошедший каторгу, занял высокий пост в издательстве «Правда». Как-то в санатории познакомился с Николаем Островским. Тот приехал раньше и за короткое время стал местным чемпионом по шахматам, чем очень гордился. А Иннокентий Павлович лишил его этого титула, обыграв несколько раз. Они подружились. Заинтересовавшись рукописью книги «Как закалялась сталь», мой двоюродный дед сыграл решающую роль в ее напечатании. Но рассказ не о нем, а о самом младшем брате, дожившем почти до наших дней. О том, как он просил у властей квартиру, приводя в качестве аргумента революционные заслуги родственников, и что из этого получилось.
– Вижу, годы не повлияли на живость твоего пера.
– Меня как-то спросил знакомый: зачем пишешь, денег ведь за это не получаешь? Верно, не получаю. Но не писать не могу. Так хочется воскресить былое, хотя бы на листе бумаги.
"Байкал24" опубликовано