«Дать миру развиваться без моего вмешательства. Настроить, и чтоб работало», – полушутя сообщает свои профессиональные цели программный директор Института развития прессы – Сибирь единственная в России магистр мультимедиа-журналистики Оксана Силантьева. Это звание она получила, окончив программу в одном из вузов Великобритании, а в Россию вернулась с твёрдым намерением создавать новые принципы журналистики «пока горячо». Об эволюции информационного поведения людей, изменении медийной сферы и возникшем в результате этого конфликте интернет-пользователей и власти она рассказала в интервью Ксении ДОКУКИНОЙ.
«Российские СМИ, унаследовавшие советскую модель организации, оказались слабо подготовленными к жизни в коммуникационном мире, – уверена Оксана Силантьева. – Привычка получать дотации на своё существование слабо развитый класс медиа-менеджеров приводит к тому, что редакции попадают в зависимость от структур, распоряжающихся бюджетами. По сравнению с другими странами, Россию отличает крайне низкий уровень доверия к традиционным масс-медиа: за 2007 год, по данным американского исследовательского агентства «Edelman», оно снизилось с 35% до 28%. Зато 51% респондентов участвует в онлайн-обсуждениях и сетевых дискуссиях. Значит, российские потребители информации, теряя доверие к традиционным СМИ, начинают предпочитать альтернативные источники».
– Переориентация потребителей информации с традиционных СМИ на альтернативные коммуникации приводит к тому, что государство пытается наладить контроль над интернет-ресурсами. Какие существуют методы противодействия этому?
– Практически всегда находится технологическое или гуманитарное решение проблемы «излишнего» контроля, незаконного посягательства на интернет-людей. Достаточно в ответ поднять информационную кампанию. Кроме того, есть международный комитет по защите журналистов. Недавно мы встречались с Терри Андресоном, одним из активных его членов, и, по его словам, 50% тех, кого они сейчас защищают – это не профессиональные журналисты, а блоггеры. Вот, кстати, ещё один сигнал того, что информационное влияние уходит в эту сферу, и международное сообщество готово защищать её участников. У этой организации никаких инструментов, кроме информационных, нет. Если затыкают рот, значит, нужно дать огласку тому, о чём затыкают. Да, это в какой-то мере шантаж. Но в отношении несправедливых действий властей информационный шантаж – единственный адекватный и эффективный ответ. А если в России начнётся «охота» за сервисами – вся информация с них моментально будет перекачана на «железо» в другой стране, где станет просто недоступна нашей власти. Противостоять интернет-коммуникации старыми методами топора и приказа нельзя.
Нашей власти, конечно, не надо отдельного повода для того, чтобы кого-нибудь арестовать. Нужно посадить кого-то с бутылкой пива – организуют наряды милиции и найдут такого человека. Надо оказать влияние на интернетовское сообщество – придумают, как его зацепить. Но многие действия властных структур прозрачны с точки зрения того, кто туда деньги вкладывает. Скажите, как внезапно у нас срочно понадобилось вкручивать везде энергосберегающие лампочки. Будто бы шёл Президент России по улице и подумал: «Как бы нам энергию сберечь? А, надо про лампочки людям сказать!» Настолько всё топорно, что становится обидно, что меня считают идиотом, который это проглотит. Помнишь, была волна лоббирования лицензионного Майкрософта. Даже предположить не берусь, сколько денег было ввалено в госструктуры, чтобы срочно всех напугать. Что сделали? Взяли пенсионера, арестовали за палёный фотошоп. Ну и что, кончились деньги – кончилось лоббирование. Сейчас борьба за авторские права (в музыке, кино, программном обеспечении) приносит ощутимо больше прибыли, чем собственно продажа объектов авторского права.
– На твой взгляд, насколько быстро будет развиваться тенденция перераспределения бюджетов между Интернетом и остальными СМИ?
– На западе этот тренд развивается уже вовсю. Недавно читала новость о том, что в Британии сравнялись телевизионные и интернет-бюдждеты. В России переориентация серьёзно стала развиваться под маркой кризиса. Если у компании рекламные бюджеты были рассчитаны на радио, прессу, Интернет и телевидение, то от последнего отказывались раньше всего. А сейчас технологии вирусного маркетинга с помощью видеороликов дают возможность переносить элементы ТВ-рекламы в Интернет.
Но проблема в том, что люди, сами активно не живущие в сети, считают, что этой жизни не существует. Многие рекламодатели думают, что купить время на Первом канале в прайм-тайм, чтобы рекламировать металлопрокат, выгоднее, чем, например, сделать точечную интернет-рассылку. Потому что «ну что, какое-то письмо придёт, а тут меня по телевизору покажут». Рекламодатели же не всегда товар продают, иногда и свои понты.
Интернет-реклама – для тех предпринимателей, которые что-то реализуют пользователям сети. Офисные специалисты читают очень немного газет, и телевизор эта аудитория тоже почти не смотрит. Основные потоки информации к ним идут через Интернет.
Однако потому, что интернет-реклама – достаточно новая для России ниша, пока существует много примеров, когда здравый смысл на этом формате отдыхает. Есть большая разница, в правом или левом углу стоит баннер, вверху или внизу. И дело не в психологии, а в ответе на вопрос, в каком из углов баннер лучше будет функционировать на конкретной странице. Наши предприниматели безумно любят ставить баннеры на верх страницы, в «шапку». Это на сайте чаще всего самое дорогое место. С точки зрения продвижения имиджевой рекламы в этом есть логика, но если баннер нужен для того, чтобы человек прошёл по ссылке – эта большая глупость. Представьте себе логику пользователя, который пришел на сайт за информацией, и вдруг первым делом кликает в шапку и уходит с этого ресурса.
Через ошибки проходят все. Появлялся рынок сотовой связи – было огромное количество тех, кто говорил: «Зачем нужны смс, их никогда не будут посылать». Кайф сегодняшней ситуации в том, что Интернет – это быстро развивающийся рынок, и можно изучать его в действии, пробовать себя. Вложил немного денег – посмотрел, как рынок реагирует. Можно участвовать в формировании будущего.
– На твой взгляд, рост интереса к альтернативным источникам информации, дающим возможность интерактивно общаться и обмениваться фактами без цензуры, постепенно вытесняет печатные СМИ из игры, или всё-таки «ничто не заменит удовольствия от разворачивания свежей газеты за завтраком»?
– Если человек думает, что газеты – эта бумага, тогда всё равно, на каком рулоне её печатать. Но фишка же не в формате, а в контенте. Газеты – это все-таки информация. Я думаю, газеты не уйдут, но сменится носитель данных.
Самый распространённый аргумент в пользу этого тезиса – с полгода назад издание «Нью-йорк таймс» посчитало, что ему выгоднее по деньгам купить и подарить по электронной книжке каждому из своих подписчиков, чем печататься на бумаге. Противники электронных книг говорят, что весь кайф чтения заключается в перелистывании страниц и ощущении аромата от запаха типограф-ской краски. Специально для таких уже выпущены дезодоранты с запахом фолиантов. Брызгай себе на электронную книжку и вдыхай сколько надо. Другой довод: вот есть незрячие люди. И что, наши СМИ прямо озабочены тем, что не могут донести эту «пахнущую типографией бумагу» до слепого? Лучше создать на сайте своего издания возможность, чтобы слепому человеку робот начитывал материалы, сейчас есть такие технологии. И газета, которая думает о расширении своей аудитории, выиграет. А люди, которые «вдыхают аромат типографской краски», апеллируют к своим иллюзиям. А мне в транспорте удобно не «портянку» раскрывать, а взять книжку формата А5, в которую я утром закачала новости. Это моё информационное поведение.
Первая и единственная
По запросу «Оксана Силантьева» в Яндексе на первой странице поиска появляются ссылки только на нашу собеседницу. Она ревностно следит за этим виртуальным рейтингом: когда я по ошибке сказала, что увидела в Интернете «двух Силантьевых», специалист по информации со словами «кто посмел» тут же полезла в сеть проверять, так ли это. Первая ссылка на Силантьеву рекомендует её как «магистра мультимедиа-журналистики». «Единственного в России», – не без гордости добавляет она.
– В 2001 году я волею судеб стала стипендиатом Фонда Форда, что гарантировало мне оплату обучения в любом вузе мира. Вот тогда я поняла, что насколько хватит наглости, на ту ступеньку и прыгну. И в тот момент в голове произошёл серьёзный слом: мои родители – преподаватели ПТУ, и никто в жизни не думал, что я поеду учиться за границу. А я решила сделать именно так. Мой английский тогда был страшен. Читать я могла легко, потому что держала себя в курсе журналистских публикаций, но разговаривала на уровне «средней школы». Однако возможность поступить в британский вуз обеспечила и силы, и время на то, чтобы выучить язык.
В 2002 году мультимедиа-журналистике обучали в четырёх вузах мира. Одним из них была Школа средств массовой информации в британском городке Борнмут. В сентябре 2003 года я получила диплом магистра, и все мои понты на счёт «единственного в России» основаны на том, что каждый год после набора я звоню в эти четыре вуза и спрашиваю: «Русские появились?» Пока они не появились, я буду единственная, а когда всё-таки появятся и окончат, буду первая. Я к этому званию как к погремушке отношусь.
– Многие учащиеся по специальности «журналистика» под конец учёбы в университете разочаровываются в образовании, а ты решила получить по журналистике ещё и степень магистра.
– Когда я получила первый диплом журналиста в Алтайском госуниверситете, я думала, что неактуальность образования и расхолаживание студентов – это проблема отдельного факультета. Сейчас я много езжу по городам, преподаю на журналистских факультетах российских вузов – и вижу, что это проблема системы: как высшего образования вообще, так и журналистского в частности.
Причём расхолаживание идёт двустороннее. С одной стороны, студенты ходят на пары, тратят своё время, даже если не хотят знать эту специальность и не будут работать по профессии. Одно время я жила в Ханты-Мансийске и работала в Югорском университете. Когда я начала вести курс, сразу сказала, что у меня не проходят три вещи: плагиат, несдача вовремя и «канючки». Но одна девочка в конце семестра рискнула сдать списанную работу. Помню, приносит курсовую «Интервью в «Чебоксарской правде». Я говорю: «Ты же не из Чебоксар, где брала фактологию, чтобы её анализировать?» При ней открываю Интернет, забиваю в поисковик предложение с небанальными фразами – вот она, «Чебоксарская правда», «Реферат ру». Интернет позволяет любому преподавателю определять, скачанная работа или нет.
Но есть другая сторона. Разговариваю с преподаваем экономфака, тот возмущается: «Какие студенты сволочи пошли! В прошлом году был диплом «Налогообложение моторного завода N за 2005 год». А в этом году сдают такой же и ни одной циферки не поменяли, кроме года в названии». Я говорю, стоп, документ о высшем образовании получили оба студента: и в прошлом году, и в этом? Отвечает утвердительно. А где логика тогда? Если преподаватель хочет, он будет держать планку. И поэтому когда говорят, что падает престиж высшего образования – он падает потому, что его роняют. В первую очередь те, кто находятся внутри системы. А сейчас те люди, которые держат планку, испытывают давление со стороны коллег, которые говорят: «Ну что ты гоняешь? Надо поставить, она замуж вышла, ребёнка родила». Но непрофессионализм не может быть оправдан ни полом, ни больным зубом, ни тем, сколько водки ты вчера вечером выпил. Не подходишь под выбранный уровень – поищи другой.
На западе узнаёшь совершенно другие стандарты. Там в вузе учат тому, что существует понятие «дед-лайн» – то есть, например, эссе ты должна сдать 4 октября в 8. 30 утра – а в 8. 31 служба, которая к твоей кафедре не имеет отношения, приходит к ящичку для эссе, забирает его, и ты не можешь добежать и впихнуть туда работу. У нас же в вузах начинается: «У меня зубик болел последние полгода, поэтому я курсовую не написал». А это мелочи, которые создают атмосферу.
Студентам нашего вуза в Англии каждые два дня нужно было писать реальные журналистские материалы. А курортный городишко в 60 тысяч населения, куда приезжают пожилые англичане чесать пузо и загорать, не производит столько новостей для 800 учащихся медиа-школы. Поэтому там не получается списать с пресс-релиза или забить полосу тем, что снял с диктофона и положил на бумагу. Там ты должен найти информационный повод, прийти к людям, сделать реальное интервью. В статье дать на проблему две-три точки зрения, варианты решения. У нас в группе было 22 человека: 11 британцев и 11 иностранцев. И никто не делал поблажек на то, что ты индус, русский или китаец.
+1 муж
– Нацеленность вернуться в Россию была изначально?
– Когда надо было заканчивать обучение, передо мной лежали три листка, где по пунктам были расписаны плюсы и минусы Лондона, Москвы и Барнаула. В Москве я стажировалась в vesti.ru, зарекомендовала себя хорошо. Поэтому Москва была реальным вариантом. Одной цифрой больше в Барнауле был муж. Он не захотел ни в Лондон, ни в Москву, поэтому я вернулась. И в течение полугода не могла найти себе никакой работы вообще. Для того чтобы начать своё дело, не было стартового капитала, а наёмным работником я была не нужна. Везде говорили: «over-qualificated», «извините, вы слишком умная», «это не наш бизнес». И я ушла в другие сферы – в общественную деятельность, а потом в телекоммуникационную компанию – провайдера. Я теперь понимаю, почему большинство выпускников журфака не идут работать по профессии: потому что отбирают не по тем критериям и преподают не то. Журналистика – ни в коей мере не литература, как этому учат у нас. Это не выдумывание текста из головы. Это информационный бизнес, алгоритмы, набор из 16 вопросов, ответив на которые, ты пишешь материал хотя бы на тройку. Самые успешные журналисты на моей памяти – это физики, биологи, историки, математики. Люди со структурированным, логичным мозгом. Но и мест работы, где эффективная журналистика будет востребована, не так много. В разной степени все выпускники через это проходят, особенно если возвращаются в свой родной город. Ты из него выпрыгнул, рванул стометровку, а люди остались в своём темпе.
Настройщик мира
В том году журналистом Оксану Силантьеву так и не взяли. Зато предложили работу директором регионального центра «Помоги советом» – одного из проектов фонда Ходорковского. После этого был Ханты-Мансийск, где Оксана год преподавала и разрабатывала образовательные мультимедийные продукты в самом молодом вузе России (Югорский государственный университет основан в октябре 2001 года), а потом – «совершенно сумасшедший новосибирский проект «Электронный город», где Оксана была руководителем службы сетевых сообществ. «Сейчас большую часть команды, которая создавала этот сайт, скупила компания «Яндекс», – говорит она. – Мы общаемся с ребятами дистанционно или организовывая какие-то совместные проекты».
Параллельно она руководила Алтайской краевой общественной организацией «Проект Развития», вела авторские тренинги в области менеджмента, журналистики и корпоративной культуры, консультировала редакции и руководителей малого и среднего бизнеса в сфере менеджмента и коммуникаций.
Полтора года назад у Оксаны родился сын Максим. И это, пожалуй, единственное, что интересует её больше, чем коммуникационные процессы. Максимка – это «прынц» и «мужчина, достойный восхищения во всех отношениях». Однако и ему приходится подстраиваться под сумасшедший ритм мамы. «Максим довольно существенную часть своей жизни провёл у меня в рюкзаке, в совместных поездках, – улыбается Оксана Силантьева. – В день, когда ему исполнилось десять месяцев, я вместе с ним за спиной забралась на высоту в 741 метр у нас, в Горном Алтае. А первыми словами сына стали «товарняк, колёса, остановка, двери закрываются, самолёт».
Сейчас Оксана Силантьева – программный директор новосибирского Института развития прессы в Сибири, руководитель медийных проектов барнаульского издательства «Алтапресс» и тренер московской высшей школы журналистики. В резюме на сервисе «Мой круг» в поле «профессиональные цели» значится информация: «Дать миру развиваться без моего вмешательства. Настроить, и чтоб работало».
– Мне хочется, чтобы журналисты превратились из вещателей – людей, которые заявляют, что знают картину дня и на основе этого вот прямо сейчас сформируют первую полосу, – в специалистов, готовых к диалогу, к общественной дискуссии, – и изменяли регион. Я хочу поучаствовать в изменении системы образования, чтобы мои дети учились себе на пользу, а не нынешней системе образования в угоду. Это здорово, это планка, которую я себе поставила. Двигать с этими идеями в Москву бессмысленно: большие холдинги страшно далеки от народа. Мне кажется, будущее за регионами, работать нужно здесь.
<p style='padding-right:18px;' align='right'><a target='_blank' href=http://www.vsp.ru/social/2009/10/22/465464>"Конкурент"</a></p>