Майор милиции Медея Тарасова в уголовном розыске с 1997 года. Она занимается поиском пропавших без вести. Сегодня это единственная женщина из 35 оперативников в Октябрьском РОВД областного центра. Хотя в милицейской среде принято считать это не женской работой. Но так случилось, что в группе розыска отдела традиционно царила женщина. До Медеи это была Галина Павловна Арестова.
– Никогда не забуду, как заходила в адрес. Меня проинструктировали: стучишь, говоришь: «Я – Маша, можно Серёжу?». Приготовилась, оборачиваюсь, а ребята за спиной стоят с пистолетами. Это был шок, – вспоминает Медея первый опыт оперативника. – Или тебе открывают дверь, представляешься подружкой... Сначала очень плакала, потому что мам обманывала, которые мне верили, что я подруга сына, и рассказывали, где тот скрывается. Переживала очень. Меня успокаивали: «Ты же преступника задержала».
Розыскникам Октябрьского РОВД достался один из самых непростых районов Иркутска. Он самый большой по численности населения – 85 тысяч человек. Ежегодно это сотни пропавших без вести и утративших связи с семьёй, объявленных в розыск судами и следственными органами, требующих установления личности. Вот что увидел «Иркутский репортёр», проведя день с розыскником-оперативником майором Тарасовой.
Хомячки обосновались в клетке на шкафу в небольшом кабинете группы розыска, который делят пять человек, больше года назад. «Для релаксаций, – поясняет Медея. – Ребята ухаживают, кормят».
В милицию она пришла в 1994 году студенткой-заочницей первого курса истфака госуниверситета после тщетной попытки трудоустроиться в школе. Сначала это была комиссия по делам несовершеннолетних, а уж потом группа розыска. Рассказывает, что в угро попала не без протекции своего будущего мужа Сергея, работавшего в группе по раскрытию особо тяжких преступлений. В этом году они отметили 10 лет со дня свадьбы. У них двое детей. Они счастливы в браке. Медея не из тех женщин, кто ревнует мужа к работе. «Всякое бывает, и ссоримся, и ругаемся. Просто больше друг друга понимаем, – объясняет она. – Кто-то из жён обижается, что не пришёл ночевать, задержался. Но я прекрасно знаю, что он работал. Сегодня пришёл в пять утра, потому что с ножевым доставили человека, и они раскрыли преступление по сто одиннадцатой и человека задержали».
Тут раздаются весёлые аплодисменты: «А я сегодня за ночь два пистолета изъял». Пока мы разговаривали, появились несколько оперативников, готовых включиться в наш диалог. В кабинете группы розыска всегда людно: из других служб заходят, здесь есть дефицитные факс и ещё «восьмёрка» на телефоне. «Ребята стараются над всем подшучивать. Все с юмором, потому что без юмора тут, наверно, с ума можно сойти», – говорит Медея. Здесь даже памятки о приёме заявления о розыске и действиях при поступлении сообщения о неопознанном трупе, написанные одним из оперативников для практикантов и инспекторов, выполнены не без юмора. Чего только стоит приписка к одной из них: «Заранее благодарны за наконец-то отлично собранный материал».
– Как сильно работа изменила ваше мировосприятие? – интересуюсь у неё.
– Говорят, что происходит деформация. Я этого не замечаю. Конечно, вид трупа у меня уже не вызывает ужас. У меня не вызывает ужас, когда речь идёт об отсечении кистей рук у неопознанных трупов. Прекрасно понимаю такую необходимость, это значит, что впоследствии родственники захоронят человека как подобает, под его собственным именем.
Сотрудники группы розыска, занимающиеся установлением личности, действительно в морге отсекают кисть руки у неопознанных трупов, чтобы эксперты потом её выварили и смогли восстановить папиллярный рисунок. В принципе, этим должны заниматься специалисты, но за неимением в милиции статьи расходов на оплату их услуг оперативники научились справляться самостоятельно. «Когда мама вечером меня спрашивает о работе и я ей рассказываю, она не верит, да ну, говорит, сочиняешь», – сообщает недавний выпускник института милиции. «Денис, кто вас научил делать отсечение кисти?» – спрашиваю у него. Кивает на старшего товарища: «Сергей, а Сергея – тот, кто работал до него».
Сложно приходится с простым обывателем, а если человек попадал в поле зрения милиции, вероятность того, что его личность удастся восстановить, возрастает кратно. На днях в течение ночи были подняты сразу четыре трупа: в подвале при прорыве трубы трое бомжей обварились, ещё один был найден мёртвым в канализационном люке. Очередная операция «Бомж», и перед кабинетом группы розыска выстраивается очередь. Сергей и Денис «откатывают пальчики» задержанным. Своего рода превентивная мера. Но для оперативников это не только представители группы риска, это ещё помощники, надёжная агентура. Человечное отношение розыскников к людям, которых среднестатистический иркутянин считает отбросами, было как минимум необычным. «Вы даже не представляете, какие интересные персонажи среди них встречаются». На наших глазах оперативники собирают деньги на билеты молодой семье, не сумевшей устроиться в Иркутске и не первые сутки ночевавшей с пятимесячным ребёнком по подъездам.
Многие из доставленных бомжей уже стоят на учёте. В карточках описаны их данные, особые приметы. И если кто-то уезжает, приходят, докладываются, чтобы не теряли.
– У нас у всех какие-то проблемы, – обращаясь к начальнику отдела розыска подполковнику Дмитрию Петракову, говорит готовящийся к дактилоскопии здоровый детина с разбитым лицом. Представляется, одновременно пытаясь снять с пальца кольцо. – Серебро – это от жены осталось.
– В карман положи.
– А чё, не украдут же.
– А что, в милиции не люди?
– Откатывали же у меня!
– Толя, не быкуй! Где живёшь?
– На квартире, только факт, что временно.
– Ты судимый?
– Ранее да. Статья 158-я была, рыбу своровал.
Из потерявшихся с начала года 130 человек все найдены. Семеро – среди мёртвых. Медея ведёт собственную статистику пропавшим:
– Есть люди, которые не найдены с прошлых лет. Вот Носик Владимир Александрович. Он написал всем своим близким предсмертные письма, в которых просил не заявлять о его пропаже в милицию, трупа всё равно не найдут. Из писем следует, что он готовился к тому, чтобы покончить с собой, в течение нескольких месяцев, оформил всё имущество на жену. Он нашёл у себя симптомы какого-то редкого заболевания. И просил жену чаще обращаться в больницу, обследоваться. Он пишет: «Не ищите меня, могилы моей вы никогда не найдёте». Его родственники, жена до сих пор ждут и надеются, что он вернётся. Или вот в апреле 2008 года пропала 90-летняя бабушка. Вышла из дома рано утром. Были на ней сорочка, валенки и куртка. И мы её не можем найти ни среди живых, ни среди трупов. Весной и осенью очень много пропадает людей с психическими отклонениями, они бесцельно бродят по городу. В этом году это трижды закончилось трагически, женщины попросту замёрзли. Очень важно, чтобы нашлись неравнодушные иркутяне и хотя бы сообщили о них, позвонив «02».
Розыск всегда монотонная и кропотливая, а иногда очень продолжительная работа. Это большой бумажный оборот, постоянные запросы. Только профессиональный кураж – Медея называет его охотничьим азартом – позволяет держать себя в профессиональном тонусе, не заскучать. «Мне важно знать, что стало с этими людьми», – говорит она, показывая на фото. Нынешним летом была найдена убившая в 1997 году двух своих внуков иркутянка Муравьёва. Она задушила детишек, надев им на голову полиэтиленовые пакеты. Выяснилось, что она умерла в 1999 году от туберкулёза. «Даже на том свете находим», – ставит финальную точку в истории Антон. «Мы пять лет искали без вести пропавшего Горфина, оставившего на жене кучу долгов, – вспоминают оперативники. – Причём было возбуждено уголовное дело по статье 105 («Убийство»). А нашли его в Красноярске. Он там женился, взял фамилию жены, родил с ней сына, свесил на жену кредиты и так же, как в Иркутске, пытался скрыться».
Надо сказать, что кредитный бум повлиял на статистику, которую ведут в группе розыска. По крайней мере, отчасти аномальный рост заявлений о пропавших без вести в 2007 году здесь связывают с тем, что люди, осознав размер долгов, в которые они влезли, предпочитали скрыться. «На середину ноября 2007 года было заявлено о 208 пропавших, в 2008 – о 97, в этом году – о 130. Хотите данные из журнала 1984 года? Тогда без вести пропавшими числились 49 человек. Жизнь спокойнее была», – констатирует Медея.
Входит женщина.
– Я насчёт брата, писала заявление, вы сказали прийти.
– А, Бушуев! Утративший связь с родственниками? – сразу вспоминают заявительницу.
– У вас-то он не появлялся?
– Нет. Не могу оформить договор социального найма без него. У меня всё дело из-за него стоит.
– Справка на ваше имя нужна?
Квартирный вопрос часто приводит иркутян в отдел уголовного розыска. Медея рассказывает о случае, когда к её помощи прибегла приватизировавшая жильё женщина. В 1975 году она поместила свою двенадцатилетнюю дочь, имевшую серьёзные проблемы с психикой, в детский дом в Усолье, с тех пор не интересовалась её судьбой. Но оказалось, что девочка была прописана в ордере. К настоящему времени ей должно было быть около 50 лет. И никакой информации о ней не было. Нашли. К моменту, когда мать принялась искать, она уже несколько лет как умерла. «Бывает, люди по 30-40 лет не живут вместе, и кому-то из них понадобилось развестись, тоже к нам обращаются за помощью, – говорит моя собеседница. – Но мы ищем только близких родственников, бывший муж и бывшая жена близкими родственниками не являются. Этим сообщением, как правило, оставляем людей в недоумении. А кто будет искать? Мы можем провести проверку и пробить человека по базам. Специальные мероприятия проводить не имеем права. Направляем людей в детективные агентства. Конечно, не у всех на это деньги есть». Кто-то из оперативников подхватывает, говорит, что когда видишь корысть заявителей, особенно в жилищных вопросах, появляется дополнительный стимул найти человека, чтобы тот успел защитить свои права.
За каждым открытым розыскниками делом стоит эксклюзивная человеческая история. Жена заявила о пропаже мужа-бизнесмена. В итоге тот был найден в Улан-Удэ, где был задержан за серию грабежей. Оказывается, он настолько заигрался в автоматы, что спустил всё своё состояние, вогнал себя в бешеные долги. Уехал в город, где его никто не знает, за деньгами. Жена даже не подозревала о проблемах мужа.
– Ещё больше поражаешься тому, что родители ничего не знают о своих детях, – говорит Медея. – Когда спрашиваешь, с кем учится, с кем дружит, не можешь добиться вразумительного ответа. Не знают ни цвета волос, ни где расположены родинки. Некоторые, чаще всего папы, даже не знают, в каком сын или дочь классе. Однако когда ребёнок теряется, весь личный состав поднимается по тревоге и никто не уходит, пока его не найдут. Бывает, когда находим ребёнка, помещаем его в детское учреждение или возвращаем родителям, а он снова сбегает. Таким, как правило, ставят диагноз – синдром бродяжничества. Есть родители, которым наплевать на детей, потому что они пьют, другие, наоборот, много работают. У нас были случаи, когда ребятишки по 70 тысяч из дома выносили и гуляли с подружками-друзьями.
Коллеги Медеи очень любят историю о том, как она перепутала представителя следствия с человеком, которого объявили в розыск. Не глядя на входящего, она назвала следователя фамилией подозреваемого по делу, которое тот вёл. Следователь возмутился, мол, хорошо работаете, если ждёте, что преступники сами к вам придут. Но через некоторое время разыскиваемый явился. Следователь очень этому удивился. На самом деле это был итог трудных переговоров розыскников с адвокатами, друзьями и родственниками преступника. «Нам говорят, вы на то и оперативники, чтобы могли разрешить любую ситуацию, даже невозможную, – замечает майор Тарасова. – Всякое бывало, единственное, чего не было, чтобы идёшь по улице, а тебе навстречу объявленный в розыск преступник попался. Это у нас такая профессиональная мечта».
Наталья ГАВРИЛОВА
Фото: Дмитрий ДМИТРИЕВ, «Восточно-Сибирская правда»