Впервые в истории иркутского театра драмы Олег Пермяков поставил Даниила Хармса. Название пьесы – авторское, по имени героини, а жанр представления – это уже от режиссера.
Елизавету Бам сыграла молодая актриса Анастасия Пушилина. Запомните это имя, пусть у нее будут еще работы такого же уровня и пусть она когда-нибудь сама себя переиграет; сейчас это трудно вообразить, потому что Пермяков сотворил с нею шедевр.
Кажется, что режиссер или лукавит, или не попал в предложенный жанр. Получившаяся у него история не сентиментальна, а страшна до ржавого кровавого царапанья по сердцу. Хотя сентиментальности нет на сцене, и в зале вместо сантимента растут, чувствуется, тоска и раздражение – настолько одинока среди манекенов эта восторженная «Каштанка» – героиня. Пушилина со своей упоительной детской радостью жизни напомнила мне Каштанку в золотомасочном спектакле Вячеслава Кокорина. Она не попадает в ритм угрюмого механического слаженного движения «людей»; не попадает в такт ни с кем, как бы они ни назывались – Иван Иванович с Петром Николаевичем на трибуне (блестящие работы Ю. Десницкого и В. Жукова); Папаша и Мамаша (давно не видел таких сочных ролей у А. Булдакова и Т. Двинской); Нищий (А. Лацвиеву близок Хармс: после «расстрела» у него спокойное, ироничное лицо, а уходит он со сцены, потому что у него «роль кончилась»).
Каштанка любит всех вокруг, она с восторгом пытается встроиться в их ритм, в их шаг, но у нее совсем не получается! Чтобы так не получалось, как у Пушилиной, нужна адская репетиционная тренированность: все в ногу (а тут кроме героев с именами еще и большая механическая массовка). А у нее – ну никак. И сочувствовать ей устаешь: она все равно погибнет, сделать ничего нельзя, и я изнемогаю от собственной вины – и злюсь уже на это прекрасное, удивительное, великолепное, небывалое существо. От этого в конце спектакля тяжело – хоть бы его и не было вовсе!
Спасает сантимент: я, наконец, догадываюсь, что настоящий режиссер оснащен настолько, что способен через любую историю рассказать про себя – и тогда история по-настоящему попадает и в меня – в зале.
Вся сумма грустных экстравагантностей Хармса – это история одиночества гения среди людей.
В «Елизавете Бам» достигший грустного совершенства режиссер Пермяков продолжает историю своей театральной жизни – а значит, историю своей настоящей, единственной жизни – и той ее части, которая проходила в Иркутске. Его удивительно откровенное и точное обозначение жанра спектакля – «сентиментальная пародия на течение жизни» – просится в банальную рифму с чем-нибудь вроде «одиночества бегуна на длинную дистанцию». Его «Каштанка» – это он сам, это его одиночество в лучшие минуты жизни его памятных иркутских спектаклей.
«Елизавета Бам» – подвешенная в воздухе театрального подвала нота одинокого голоса настоящего художника. За Хармсом эту ноту угадал Пермяков, и в подвале новой сцены иркутского театра сумел добиться верного звука от незабываемой «Каштанки» – Анастасии Пушилиной.