Думая о прошлом и глядя в глубь веков, мы видим многое, от чего сжимается сердце. В нашей памяти всплывают войны, годы гонений и репрессий, разрушенные храмы, но… тонким солнечным лучиком пробивается сквозь все эти невзгоды искусство. Оно, словно Божье благословение, лечит, окрыляет исстрадавшиеся души, наполняет сердца любовью к этому пусть и... иногда враждебному миру.
Гость нашей редакции — живописец, заслуженный деятель культуры и искусств Читинской области, член Союза художников России Роман Михайлович ЦЫМБАЛО — из тех людей, которых с самого детства не жаловала судьба. Но, несмотря ни на какие беды и гонения, он не замкнулся в себе, а, напротив, всей душой полюбил свою Россию, свое Забайкалье, мир живописи…
Наша встреча с Романом Михайловичем в стенах редакции состоялась не случайно. 18 декабря известный в крае живописец отметит свой 65-летний юбилей, который, я думаю, станет отправной точкой для нового творческого этапа в его жизни.
Время тревожное было
— Роман Михайлович, расскажите о своем детстве. Я знаю, что через несколько лет после окончания Великой Отечественной войны ваша семья была репрессирована.
— Родился я во Львове. А проживала наша семья в Николаеве, около Львова. В 1949 году мы были репрессированы и целый год сидели в концлагере.
— Как это произошло?
— Отец был экономистом. В свое время учился в Варшаве. По долгу службы часто мотался по командировкам. За день до ареста как раз вернулся из Москвы, куда ездил на экономический съезд. Помню, как мы были рады возвращению отца. Он нам с братом Максимом подарки привез. А вот через день утром я почувствовал, что сплю на чем-то холодном…
— Сколько вам тогда было лет?
— Пять лет. Как оказалось, и матрасы, и все постельное белье в нашем доме перетрясли — искали что-то. Ну и под автоматами на машинах отправили нас в город Борыслав. А там тюрьма. Там во время войны немцы держали наших, а потом уже наши держали здесь же своих. Вот ведь как бывает.
— Вы что-то успели с собой прихватить, когда вас под автоматами гнали из собственного дома?
— Очень мало. Я же был тогда совсем ребенком. Вначале ничего не понял, зато, когда стал постарше — все осознал. Тюрьма мне запомнилась множеством безграмотного народа и голодом. Мы там жили около года. А потом нас по этапу отправили на Дальний Восток.
— Мама плакала?
— Все плакали. Ужас был. Представляете, люди жили, планы строили… и вдруг все рухнуло. Я думал о том, что могло послужить поводом для ареста. И предположил: возможно нас могли репрессировать по причине того, что мама родилась в Америке. Но, в целом, просто время тревожное было.
— Страшно было ехать на восток?
— Конечно. Что самое интересное, самой длинной в этом пути была дорога вдоль Байкала. Мы ехали по ней около недели. Там почему-то были бесконечные остановки.
— В поезде тоже нечего было есть?
— Кормили немножко, но, в основном, люди голодали.
— А детей много было в поезде?
— Да.
— Как вас приветил Дальний Восток?
— Сначала нас привезли в Хабаровск, потом перебросили в какую-то деревню, которая нас и спасла. В этом поселении жили в основном сосланные белогвардейцы и старообрядцы. Нашу семью у себя приютил один деревенский старик. Как он потом признался, взял нас к себе в дом, потому что мои родители грамотные были. Так у нас появилась временная крыша над головой, но одежды не было. А на дворе — зима. Более-менее сносное существование у нас началось, когда Сталина не стало. На реке Кия мой отец с другими специалистами построили электростанцию, начальником которой он и стал.
“Обнаженки” и госзаказы
— Когда вы решили, что станете художником?
— Еще в детстве. Никогда не рисовал по клеткам, всегда только на белом листе. Когда в школе учился, у меня уже были выставки. В школьные годы свободно писал картины маслом и делал много копий известных произведений отечественных и зарубежных мастеров.
—Были ли в вашем роду профессиональные художники?
— Говорят, что кто-то из дальних родственников был живописцем. Но, кроме этого, моя мать очень хорошо рисовала.
— Где получали начальное и профессиональное художественное образование?
— Сначала в обычной художественной школе города Хабаровска, затем, когда мне исполнилось 11 лет, мне посоветовали перевестись в изостудию для взрослых, поскольку мои работы заметно выделялись среди сверстников. Во взрослой студии перед живописцами ставили натурщицу, и мужики в послевоенное время с удовольствием рисовали. И я, семиклассник, вместе с ними. Когда я домой принес “обнаженок” — мама сначала ахнула, но потом рассмеялась и купила мне анатомию. У меня был великолепный педагог по фамилии Горох. По его просьбе я создавал копии картин голландских художников. Куда он их девал, я не знаю.
После школы окончил художественно-графический факультет Хабаровского педагогического института.
— Удавалось ли вам зарабатывать с помощью своего художественного таланта?
— Хорошие заработки были в советское время. Это были централизованные госзаказы. Представители власти присматривались к тому или иному художнику и если он, действительно, что-то из себя представлял, то заключали с ним договор. Деньги хоть и небольшие были, но зато постоянные. В рамках этих госзаказов делали мозаики, росписи. В то время это считалось монументальным искусством. И этим заниматься стремился каждый художник, потому что если тебе удавалось сделать роспись, то, получив деньги, ты мог целый год безбедно жить и заниматься творчеством.
— Сейчас хотя бы одну роспись, сделанную вами, можно где-нибудь увидеть в Чите?
— На Дворце пионеров, например. Мы эту роспись делали втроем — Пинигин, Шплатов и я.
— Вы бы хотели, чтобы такая система госзаказов для живописцев вернулась?
— А почему нет? Но, самое главное, раньше наши работы покупали музеи. Вот почему у меня во многих художественных музеях страны сегодня хранятся работы? Да потому, что как только закрывалась моя выставка, то мне сразу присылали бумаги, для того чтобы я продал две-три работы музею. И, опять же, опираясь на эти деньги, я мог спокойно в дальнейшем творить. Сейчас художникам все чаще приходится задумывается над тем, как сохранить картины? Ну, вот как нам быть, если в Чите искусствоведов нет в принципе? Некоторые люди в нашем крае смело называют себя искусствоведами, но при этом не знают ни процесса, ни творчества забайкальских художников. Они не интересуется, как мы живем, что нового творим? Когда умирает художник, встает большая проблема сохранности его работ. Вот умер недавно прекрасный художник Ян Шплатов. И что с картинами делать? Жена была в растерянности. Что-то продалось, а что-то… даже и не знаю. Но в квартире все картины не умещаются. А ведь эти работы могут стоить огромные деньги в дальнейшем, если они в умелые и умные руки попадут.
— Роман Михайлович, а вы как сохраняете работы?
— У меня есть мастерская. Вот там все и хранится, ну, и в музеях.
— Сколько у вас было персональных выставок?
— Более десяти. Они прошли в Чите, Хабаровске, Улан-Удэ, Монголии. Это были настоящие крупные персональные выставки. Начиная с 1974 года я много раз принимал участие и в коллективных городских, региональных, всероссийских и зарубежных выставках. Но, самое главное, что мои работы хранятся в музеях Хабаровска, Владивостока, Биробиджана, Якутска, Санкт-Петербурга и Читы.
Продолжаю работать и жить
— В недавнем прошлом вы руководили Читинским отделением Союза художников России. Расскажите об этом периоде.
— Я дважды избирался председателем Союза художников. В общей сложности проработал в этой должности 12 лет. Дважды становился стипендиатом Союза художников России. Самым интересным в годы моего правления, конечно же, были выставки. В трудное постперестроечное время передо мной стояла задача просто сохранить союз и здание ему принадлежащее, которое и сейчас располагается по адресу: ул. Фрунзе, 9. В годы моего председательства также работал в областном художественном музее, был зав. по экспозиции. За время работы мне удалось составить сотни экспозиций. И это не хвастовство — это очень трудно. С теплыми чувствами вспоминаю об этом периоде, потому что выставки интересные были.
— Считаете ли вы сегодня себя счастливым и реализованным человеком в плане творчества?
— У меня такое чувство, что я как художник просто продолжаю работать и жить. Потому что я себя без этого не представляю. Я слежу за новостями в мире современного художественного искусства. Современность, с одной стороны, пугает меня, а, с другой — мне интересно.
— Многие люди знают вас не только как живописца, но и как талантливого реставратора. Какая из работ была наиболее ответственной?
— Я реставрировал Кандинского! Представляете, какая ответственность была возложена для меня?! Вот это была работа! Над возрождением портрета Кандинского работы XVIII века (он хранится в Нерчинском краеведческом музее) я работал два года. Я посчитал за честь реставрировать картину, на которой был изображен прадед известного художника-абстракциониста Василия Кандинского.
— Есть ли сейчас соблазн у современного художника скатиться на какой-то ширпотреб ввиду плачевного состояния творческого союза и при отсутствии системы госзаказов?
— У нас в Забайкалье я не знаю ни одного мастера, который бы пошел на это. Хотя, возможностей для этого уйма. Можно заняться реставрацией и продажей своих картин, но это может быть не совсем честно.
— Почему?
— Уважающий себя мастер никогда и ни за какие деньги на это не пойдет. Есть разные неприглядные варианты для раскрутки. К примеру, твои картины с удовольствием по дешевке купят в КНР, придумают какое-то имя, могут даже звание какое-нибудь пристроить в интересах дела. Но это же обман! Это просто шоу-бизнес, не имеющий ничего общего с настоящим искусством! Но для чего же пишет художник? Для того, чтобы оставить свой след на Земле. Это важно для любого творческого человека — остаться в искусстве. Так что я ни за что не буду заниматься ширпотребом. Не хочу. Как бы ни заставляла жизнь. Принципы не позволят.
— В будущем году в Чите откроется ваша юбилейная персональная выставка. Расскажите о ней.
— В экспозицию войдут как работы разных лет, так и картины, над которыми я работаю в данное время. Кроме того, выставлю лучшие работы, хранящиеся в фонде Музейно-выставочного центра края. В этот раз хочу посмотреть на свое творчество со стороны, проанализировать самого себя. Жизнь моя не закончилась и неизвестно, что впереди.
У живописи своя пластика
— Когда вы приступаете к созданию работы, вы сразу четко представляете, в какой цветовой гамме она будет выполнена?
— Может быть, вы удивитесь, но, как и у песни, у картины тоже есть внутренняя тональность и мелодия. И если ты эту гармонию узрел — значит, все получится. Но важно увидеть образ, который приходит не сразу. Тут не подойдет подход “пришел, увидел, победил”. Произведение рождается постепенно.
— Многие художники, пишут, к примеру, пейзажи просто с фотографии. А вы?
— Я так никогда не делаю. Зачем фотоаппарат? Для этого есть пастель, карандаш или, в конце концов, с натуры можно писать картину. У живописи своя пластика, свой пластический язык. Есть некий формат, в рамках которого все должно произойти. Правда, с развитием науки и техники в распоряжении художников появились новые краски с большим содержанием пластика в своей основе. Но я предпочитаю использовать в своей работе природные краски — это темпера, масло, акварель и другие. С их помощью еще в древности художники писали картины. Благодаря природным краскам художественные произведения получаются необыкновенными и живыми. Природные краски живут, как человек — они могут изменяться со временем. Сегодня им на смену приходят новые, делающие картины бездушными, мертвыми. Если человек не разбирается в живописи, то ему, конечно, все понравится. Но настоящий ценитель все поймет сразу.
— Вы беспокоитесь, что со временем может произойти вообще подмена натурального искусства на пластиковое?
— Эта подмена уже практически произошла. Сегодня сложно хорошую краску купить.
— Думаете, что могут опять вернуться времена, когда художники, как в древности, будут в домашних условиях смешивать яичный желток с кагором и другими ингредиентами, чтобы получить темперную краску?
— Без рецепта это сделать довольно сложно. Но вполне возможно, люди к этому вернутся, особенно в иконописи.
— Есть ли у вас, Роман Михайлович, опыт написания православных икон?
— Я увлекался иконами. Бродил, искал себя в этом. Однажды мне одну икону подарили старообрядцы. Я был рад такому дорогому подарку. Иконопись — это божественно. Как только я понял иконопись, то мне не интересна уже была живопись, которая была рядом. В иконе есть очень многое. Я убежден, что те художники, которые не понимают и не ценят икону — не художники. У нас есть такие достижения в иконописи, что их достичь почти невозможно. Сам очень редко и с большим трудом пишу иконы. В этом деле, во-первых, надо быть чистым, а повседневность этого не дает. Нужен необходимый душевный настрой.
— Приходилось ли реставрировать иконы?
— Реставрировал иконы в Чикойском православном храме. Реставрировал много больших икон по благословению Епископа Иннокентия, которые пострадали во время пожара Читинского Свято-Воскресенского храма.
— Какие именно реставрировали иконы?
— Это была большая икона Параскевы Пятницы, икона святого Григория, святого Пантелиимона и другие — всего 12. Некоторые иконы реставрировал прямо в алтаре Свято-Воскресенского храма.
— Говорят, что всегда какому-нибудь доброму делу сопутствуют препятствия. А сопровождалась ли ваша работа над иконами какими-либо искушениями?
— Ничего такого не было. Все складывалось нормально: и в храме, и дома, и в душе.
— Но в данном случае реставрация православных образов заставила вас заняться иконописью. Трудно ли было работать в этом плане, ведь у вас в то время уже сформировался свой неповторимый художественный стиль?
— Я очень многому научился у икон. Например, гармонии. Нужно учитывать тот факт, что икона — самая сложная по колориту. Иконы ведут свою историю с древности. Я считаю, икона находится на вершине живописи. Жалею, что сегодня ушли многие искусствоведы, которые занимались пропагандой иконописи среди живописцев, которые при самом удобном случае подчеркивали значимость иконографии в художественном мире.
В стиле реализма
— Приверженцем какого стиля являетесь вы?
— Я никогда никакому стилю не подчинялся. Но, думаю, большинство картин выполнил в стиле современного реализма.
— Есть ли у вас творческие мечты и желание реализовать то, что пока не удалось?
— Мне кажется, этого желает каждый художник. Кто-то, быть может, хотел бы, чтобы тот или иной живописец остановился на том или ином этапе творчества, и больше ничего не делал, но настоящий мастер никогда не остановится, и будет творить до последнего часа.
— Творческие люди любят философствовать. Говоря о том, что вы пострадали от сталинских репрессий, пытались ли вы понять, а за что это выпало на вашу долю? А, быть может, вы даже пытались найти оправдание для тех, кто репрессировал вашу семью?
— Если бы я остался жить там, где родился, то я ничего толком и не увидел бы. Я имею в виду роскошные сибирские пейзажи. Но я, быть может, сегодня жил бы за границей. Наверняка, хорошо знал бы Польшу и Италию. Но… я бы никогда не знал Сибирь, не знал бы таких людей. Практически всегда такое трагическое опустошение дает духовное питание. Сытый человек не увидит не то, что голодного — он вообще ничего не увидит. Я несколько раз был свидетелем того, как богатые люди пытались в одной из читинских художественных мастерских приобрести картину. Они порой подолгу стоят, смотрят и ничего не видят.
— А, вообще, сегодняшние современные богатые люди способны оценить по достоинству работу художника и отделить настоящее от подделки?
— Нет. Интеллигенция исчезла.
— Что вас вдохновляет?
— Я все время в творческом поиске. Если я не пишу в данный момент, то это не значит, что не работаю над новой картиной — просто пока идет мыслительный процесс. Но если говорить в целом о творчестве, то бывают времена, когда мне, как и любому россиянину, очень трудно бывает браться за новую работу по причине материальных проблем. Легко тому, кто хорошо зарабатывает — он сытый и довольный. А тут, когда ты никому не нужен — и вдохновения нет. Даже если у художника есть какие-то старые связи, зацепки в музеях — это уже не помогает. Музеи сами сейчас в таком же положении, как и художники — никому не нужны.
— Но ведь это не только у художников. Точно так же варятся в собственном соку и читинские писатели с композиторами, на которых нечестные люди так и норовят нагреть руки. А Интернет в плане продвижения сегодня вам не помощник?
— Намеренно не дружу с Интернетом. Я и от сотового телефона хотел полностью отказаться, но многие меня ищут.
— Что вы пожелаете себе и нашим читателям?
— Творчества. И быть человеком!
— Спасибо за беседу.
Ольга Стефанович