Сегодня в гостях у «Байкальских вестей» легендарный режиссер Лев Титов. Он выпускник Харьковского театрального института, ученик и приверженец школы Андрея Гончарова, в основе которой — традиции русского психологического театра, где жизнь человеческого духа — главный принцип существования актера на сцене. Ставил спектакли во многих городах страны: Петрозаводске, Ярославле, Львове, Симферополе, Харькове, был главным режиссером Куйбышевского (Самарского)ТЮЗа.
В его бытность главным режиссером ИркутскогоТЮЗа с 1970 по 1979 год театр был одним из лучших в городе. О его спектаклях говорили, спорили, обсуждали, собирали дискуссии. Зрители приходили на эти спектакли по нескольку раз.
Более тридцати лет живет в Москве, преподает в Московском государственном университете культуры и искусства на кафедре режиссуры и мастерства актера, профессор, заслуженный деятель искусств России.
21 марта в ТЮЗе имени А.Вампилова прошла премьера его спектакля «Я скучаю по тебе», а в самом начале марта вышла сказка — «Переполох в лесу» по Г.Остеру.
О премьере спектакля « Я скучаю по тебе», инсценировку к которому написал он сам, и о чем он рассуждает в ней, какие авторы, кроме Александра Володина, положены в ее основу и почему. И конечно, о том периоде жизни, когда он работал в Иркутске, о современном театральном процессе, об искусстве, о его влиянии на зрителя, о том, чем живет сегодняшняя театральная Москва, — обо всем этом и не только об этом мы говорили с режиссером и педагогом Львом Дмитриевичем Титовым.
— В основе моей инсценировки лежат произведения трех авторов: Александра Володина «С любимыми не расставайтесь», небольшой блок из пьесы Виктора Розова «В день свадьбы» и один фрагмент сцены из пьесы «Спешите делать добро» Михаила Рощина. Это сцена с Олей, которую он встретил в тундре не в лучший момент ее жизни, когда она хотела покончить с собой. Он привозит ее в Москву, но так называемая общественность ужасно волнуется по поводу того, кто эта 16-летняя девушка, почему он ее привез: то ли эксплуатировать, то ли в качестве любовницы и т. д. В результате этого нездорового интереса, подозрений и шумихи вокруг нее девушка убегает из его дома. Вот такой сюжет этого рощинского отрывка.
Изначально я оттолкнулся от пьесы Володина, там линия Мити и Кати прослеживается через весь спектакль, и по ходу вторгаются блоки из Розова и Рощина. Проще, конечно, было бы ограничиться постановкой одной пьесы, к примеру володинской, но в юбилейный год театра мне все же захотелось, чтобы не только молодые, но и артисты среднего поколения смогли показаться в хороших, полноценных отрывках, чтобы у каждого была своя сцена — кульминационная, яркая.
Поэтому сделан такой коллаж, в котором охвачены и молодые артисты, и среднее поколение, объединенные одной темой, которая и меня волнует и которая до сих пор актуальна. Это как наши амбиции, не важно чьи — мужские, женские, желание как-то себя утвердить друг перед другом, как все это может разрушить даже искренне любящих людей. Парад этих амбиций может искалечить жизнь. Но все-таки спектакль не о калеках, а о той силе любви, которая дает энергию, стимул к жизни, которая помогает нам раскрывать себя, свои возможности, когда мы чувствуем себя полноценными людьми. И вот эти отрывки в каждой из пьес берутся в их кульминационные моменты, которые требуют от артиста наибольшей отдачи, внимания, вдохновения.
Когда играешь одну пьесу целиком, идет процесс постепенного вхождения, накопления, и артист выходит на кульминацию с багажом накопленного, со шлейфом, так сказать. А здесь сложность состоит в том, что сразу надо выходить на какой-то кульминационный момент, и это от артиста требует мощной актерской техники, и внутренней, и внешней, чтобы суметь вскочить, условно говоря, на поезд, который уже набрал ход. Очень интересная, на мой взгляд, задача. Все это объединяется сценами дискотеки, танцами, играми, которые заложены в ткань пьесы Володина. Вдруг дискотека останавливается, выходят судьи, и начинается процесс развода. Таким образом, как бы выхватываются фрагменты жизни, которые остаются типичными и сегодня, несмотря на то, что пьеса все-таки ретро.
Сценографию мы с художником Юрием Суракевичем решали стилизованно. Будут реалии 70—80-х годов, и при общности атмосферы — судьбы различные, темы затрагиваются разные: тщеславие, эгоизм, неразделенная любовь. Это все те вечные проблемы, которые есть, были и будут даже при всех тех материальных достатках, которые есть у некоторых. Даже тот же Абрамович не застрахован от неразделенной любви, несмотря на все его богатства с яхтами, домами, островами и прочим. Тема вечная.
— Когда вы работали в Иркутске, вы уже ставили этих авторов?
— Я ставил в Иркутске пьесу Розова «В день свадьбы» с дипломниками театрального училища. Вообще, я три выпуска сделал в этом училище. А в ТЮЗе ставил пьесы Розова «В добрый час», «В поисках радости», ставил Арбузова «Жестокие игры», Дворецкого «Мужчина семнадцати лет». Все это те авторы и спектакли, которые поднимали проблемы, и это привлекало не только школьного, но и студенческого зрителя. У нас было тогда большое количество вечерних спектаклей, и практически театр был молодежным. Мне удалось собрать хорошую и крепкую труппу, особенно были сильны мужчины. Поэтому шедшие тогда «Три мушкетера», «Тристан и Изольда», пьеса Смирнова «Люди, которых я видел», «Вей, ветерок» Яна Райниса — все это были глубокие, сильные спектакли с хорошо разработанными характерами, конфликтной линией. Каждый спектакль был событием. Люди приходили смотреть их по нескольку раз. Они отмечались и в центральной прессе.
Мы тогда активно привлекали студентов театрального училища в массовки. А сейчас, как я отметил для себя, при ТЮЗе существуют детские студии, участники которых заняты во многих идущих спектаклях: то они поварята, то арапчата… Дети хорошо украшают, дополняют спектакль, внося эмоциональную окраску, соответствующий акцент. Это отлично. Очень положительный момент. У нас тогда такой возможности не было.
—А что отличает актеров того времени от сегодняшних?
— Мне кажется, что актеры того поколения были больше максималистами в искусстве, а нынешние более компромиссны, а компромисс отражается в работах, его не спрячешь. Такой своеобразный конформизм. Конечно, это время. Оно другое, и оно вносит свои поправки и коррективы. Поколения меняются. А я вот вспоминаю то время, когда Вампилов в рукописи читал нам в театральном общежитии еще нигде не напечатанную пьесу «Прошлым летом в Чулимске», как бурно мы это обсуждали, Распутин туда приходил, тоже что-то читал. Жили дружно, весело, на каком-то подъеме эмоциональном. Сейчас каждый сам по себе, и театры разобщены. Раньше Дом актера был местом, где все артисты всех театров чувствовали себя действительно как дома. Там была жизнь, очаг, где можно было отогреться. Виталий Константинович Венгер, Виктор Пантелеймонович Егунов всегда собирали вокруг себя веселую компанию, молодежь из всех театров. Что-то рассказывали, хохмили, обсуждали спектакли, спорили, смеялись… А сейчас Дом актера, как мне кажется, остыл. Он уже не несет в себе той объединяющей силы.
— Почему вы выбрали для постановки Иркутск, вы ведь сейчас не так много ездите по стране?
— Потому, что я знаю актеров, к которым еду. Я уже заранее могу предложить свое название и знаю, что оно хорошо разойдется на труппу, знаю ее возможности.
— В какой драматургии вам интереснее работать — в современной или в классике?
— Мне проще в современной, если таких драматургов, как Вампилов, Розов, Рощин, Арбузов, Володин, можно отнести к современникам. Это моя территория. Это то, что я чувствую и понимаю. Я не могу назвать сегодняшних их продолжателей. К сожалению. Из западных драматургов люблю Теннесси Уильямса, Эдварда Олби, их драматургия с тонким чеховским началом.
— А что такое любовь в вашем понимании?
— Я в своей жизни ею не был обделен. Был у меня такой период, когда резервы, о которых и не подозреваешь, вдруг вырываются наружу и на себя смотришь как бы со стороны: ты это или не ты, потому что вдруг становишься способным что-то тонко почувствовать, даже предугадать. Становишься способным острее воспринимать жизнь, вот для меня любовь — это способность воспринимать жизнь иначе, это как бы возвращение к непосредственному детскому восприятию, когда каждый день для тебя — открытие и ты его ждешь. А когда мы начинаем стареть, то краски жизни становятся черно-белыми и ты уже начинаешь жить «на автомате». Но чем дальше стареющий человек продолжает воспринимать мир обостренно, чем больше он сохраняет способность воспринимать жизнь по-детски и непосредственно, открывая для себя что-то новое, он умеет бороться с годами…
— А что вы скажете о сегодняшней театральной Москве?
— Я как-то смотрел спектакль в театре на Перовской, там работают два моих ученика. Я не понимаю, например, того, что на спектакле «Ревизор» по ходу действия какие-то люди поднимают флаг сначала с изображением Александра I, потом Николая II, потом Ленина, Горбачева, Путина… Это все, заметьте, на гоголевском «Ревизоре». Считается сегодня, что классику нужно ставить по-современному. И режиссеры готовы в изысках своих переплюнуть друг друга. В великой опере Чайковского, в которой и так все есть, только услышьте ее, вдруг оказывается, что Онегин и Ленский стреляются на дуэли не из-за женщины, а потому, что Ленский приревновал Онегина из-за личного к нему чувства. Ну тут всякие комментарии излишни… Не могу я этого всего принять.
— Какой период жизни вы вспоминаете как лучший?
— Лучшим считаю иркутский. Это не комплиментарность, это действительно так. Здесь всегда был контакт с городскими властями, они понимали, что нужно театру, чем мы живем. Был хороший, отлаженный контакт со студенческой аудиторией. Наши спектакли всегда ждали зрители, любили их. Замечательное было время. Тогда здесь работали очень сильные режиссеры, и я, как главный, не боялся брать сильных очередных. Это была и Ксения Грушвицкая, поставившая один из лучших своих спектаклей, вошедших теперь в золотой фонд ТЮЗа, ставших его легендой, — «Коварство и любовь» Шиллера с главными героями Галиной Солуяновой и Володей Гуркиным. Это и Борис Преображенский, поставивший замечательного «Тартюфа». Здесь была активная режиссерская группа, были спектакли, о которых говорил город, где ярко проявлялись актерские и режиссерские индивидуальности. Был подъем, была интересная, насыщенная жизнь. И я вспоминаю этот период как кульминацию моей творческой жизни.
— А какой совет вы можете дать молодому актеру?
— Чтобы он не погряз в мелочах театрального быта, в компромиссах, на которые приходится иногда идти, а еще постоянно и безжалостно чистить себя от налипания «ракушек», которым человек подвержен в процессе жизни.
— А может ли искусство как-то влиять на человека, делать его лучше?
— Степень искусства — это те ассоциации, которые рождаются после того, как ты посмотрел тот или иной спектакль. Чем больше и богаче ассоциаций он вызывает у человека, тем выше уровень художественности этого спектакля. Конечно, переделать человека невозможно, но оставить какой-то след в его душе — это искусству по силам. Это может хороший спектакль, фильм, картина художника. Этот след может оставаться не только надолго, но и на всю жизнь. Конечно, искусство влияет на человека. От соприкосновения с ним хочется быть лучше. Искусство помогает поднять человека вверх…
Беседовала Лора Тирон, специально для «Байкальских вестей»
На фото: Лев Титов: «Лучшим периодом своей жизни считаю иркутский»