Июньское путешествие Чехова по Байкалу

Больше тысячи верст

Как отмечают исследователи творчества А.П. Чехова, описание Байкала и Забайкалья – наиболее яркие и поэтические строки во всем эпистолярном наследии великого писателя. А высшей точкой проявления чеховских чувств к Байкалу и Забайкалью стали слова из письма А.С. Суворину, посланного 27 июня из Благовещенска: «Проплыл я по Амуру больше тысячи вёрст и видел миллионы пейзажей, а ведь до Амура были Байкал, Забайкалье... Право, столько видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно».

В период с 21 апреля по 8 декабря 1890 года (все даты даются по старому стилю) А.П. Чехов предпринимает самое важное в своей жизни – поездку на остров Сахалин для изучения каторги. Европейскую часть России и Урал (до Тюмени) Чехов преодолел на поездах и пароходе. Транссибирской магистрали в то время ещё не было, поэтому от Тюмени началось «конно-лошадиное странствие» по «убийственным» сибирским дорогам через города Томск, Красноярск, Иркутск, Верхнеудинск, Читу. Оно закончилось в казачьей станице Сретенске, откуда началось плавание на пароходах по Шилке, Амуру и до Сахалина. Назад писатель возвращался морем через Владивосток, Гонконг, Цейлон и до Одессы. Из Одессы до Москвы – поездом.

Согласно договорённости с А.С. Сувориным – издателем петербургской газеты «Новое время», Чехов должен был во время путешествия отправлять очерки о дорожных впечатлениях. Всего таких очерков было отправлено и напечатано в газете девять, с географией от Тюмени до Красноярска. Обещанных А.С. Суворину «листков о Байкале, Забайкалье и Амуре» Чехов, к сожалению, не написал.

На последнем, 9-м, очерке о Сибири стоит авторская дата «20-го июня». А 21 июня Чехов пишет Суворину: «Сим извещаю Вас, что пароход «Ермак» дрожит, как в лихорадке и что поэтому нет никакой возможности писать. Благодаря такой чепухе все мои надежды, которые я возлагал на пароходное путешествие, рухнули». А мы с вами, «благодаря такой чепухе», лишились чеховских очерков о Байкале и Забайкалье. Но впечатления писателя об этих местах нашли отражение в письмах, посланных с дороги разным адресатам. Перечитывая их, надо иметь в виду следующее: Чехов ехал изучать не озеро Байкал, а каторгу на Сахалине. Поэтому не следует ожидать от Чехова каких-либо открытий на Байкале. Здесь он был только проездом.

О своих путевых заметках «Из Сибири» А.П. Чехов в письме А.С. Суворину (Томск, 20 мая) писал, что «...в них больше чеховских чувств и мыслей, чем Сибири». Точно так можно сказать и о байкальских письмах писателя (в них больше чеховских чувств и мыслей, чем Байкала).

Байкальские письма

Первое байкальское письмо («13 июня, ст. Лиственичная на берегу Байкала») адресовано членам семьи – матери Евгении Яковлевне, сестре Марии и брату Михаилу: «Я переживаю дурацкие дни. 11-го июня, т.е. позавчера, вечером мы выехали из Иркутска, в чаянии попасть к байкальскому пароходу, который отходил в 4 часа утра. От Иркутска до Байкала только три станции. На первой станции нам заявили, что все лошади в разгоне, что ехать поэтому никак невозможно. Пришлось остаться ночевать. Вчера утром выехали из этой станции и к полудню прибыли к Байкалу. Пошли на пристань и на наш вопрос получили ответ, что пароход пойдёт не раньше пятницы 15-го июня. Значит, до пятницы нужно сидеть на берегу, глядеть на воду и ждать. Так как не бывает ничего такого, что бы не кончилось, то я ничего не имею против ожиданий и ожидаю всегда терпеливо, но дело в том, что 20-го из Сретенска идёт пароход вниз по Амуру; если мы не попадём на него, то придётся ждать следующего парохода, который пойдёт 30-го. Господа милосердные, когда же я попаду на Сахалин?

Ехали мы к Байкалу по берегу Ангары, которая берёт начало из Байкала и впадает в Енисей. Зрите карту. Берега живописные. Горы и горы, на горах всплошную леса. Погода была чудная, тихая, солнечная, тёплая; я ехал и чувствовал почему-то, что я необыкновенно здоров; мне было так хорошо, что и описать нельзя. Это, вероятно, после сиденья в Иркутске и оттого, что берег Ангары на Швейцарию похож. Что-то новое и оригинальное. Ехали по берегу, доехали до устья (вернее, до истока. – Авт.) и повернули влево; тут уже берег Байкала, который в Сибири называют морем. Зеркало. Другого берега, конечно, не видно: 90 вёрст. Берега высокие, крутые, каменистые, лесистые; направо и налево видны мысы, которые вдаются в море вроде Аю-Дага или феодосийского Тохтабеля. Похоже на Крым. Станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта. Только на горах нет построек, так как горы слишком отвесны и строиться на них нельзя…

Заняли мы квартиру-сарайчик, напоминающий любую из Красковских дач. У окон, аршина на 2-3 от фундамента, начинается Байкал. Платим рубль в сутки. Горы, леса, зеркальность Байкала – всё отравляется мыслью, что нам придётся сидеть здесь до пятницы. Что мы будем здесь делать? Вдобавок ещё не знаем, что нам есть. Население питается одной только черемшой. Нет ни мяса, ни рыбы; молока нам не дали, а только обещали. За маленький белый хлебец содрали 16 коп. Купил я гречневой крупы и кусочек копчёной свинины, велел сварить размазню; невкусно, но делать нечего, надо есть. Весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли... Зато водка есть!...

…В полночь пришёл пароходишко; ходили смотреть его и, кстати, спросить, нет ли чего поесть. Нам сказали, что завтра можно будет получить обед, но теперь ночь, кухня не топится и проч. Мы поблагодарили за «завтра» – всё-таки надежда! Но, увы! Вошёл капитан и сказал, что в 4 часа утра пароходишко уходит в Култук. Благодарим! В буфете, где повернуться нельзя, так он мал, выпили мы бутылку кислого пива (35 коп.) и видели на тарелке янтарный бисер – это омулёвая икра. Вернулись домой – и спать. Опротивело мне спать. Каждый день постилаешь себе на полу полушубок шерстью вверх, в головы кладёшь скомканное пальто и подушечку, спишь на этих буграх в брюках и в жилетке... Цивилизация, где ты?».

Прогулка по Байкалу

В этот же день Чехов пишет небольшое письмо в Москву архитектору Ф.О. Шехтелю: «Вы никогда не получали писем с берегов Байкала. Так вот Вам. Пишу сие, сидя на берегу Байкала и ожидая, когда пароход смилостивится и повезёт мою особу дальше. Приехал я сюда во вторник, а пароход пойдёт в пятницу, идёт дождь, на озере туман, есть ничего не дают; тараканов и клопов сколько угодно, до свиданья, дядя!».



Чехов и Суворин

Как продолжилось путешествие видно из письма к Чеховым, написанного 20 июня на борту парохода «Ермак»: «Здравствуйте, милые домочадцы! Наконец-таки я могу снять тяжёлые, грязные сапоги, потёртые штаны и лоснящуюся от пыли и пота синюю рубаху, могу умыться и одеться по-человечески. Я уж не в тарантасе сижу, а в каюте I класса амурского парохода «Ермак». Перемена такая произошла десятью днями раньше и вот по какой причине. Я писал Вам из Лиственичной, что к байкальскому пароходу я опоздал, что придётся ехать через Байкал не во вторник, а в пятницу и что успею я поэтому к амурскому пароходу только 30 июня. Но судьба капризна и часто устраивает фокусы, каких не ждёшь. В четверг утром я пошёл прогуляться по берегу Байкала; вижу — у одного из двух пароходишек дымится труба. Спрашиваю, куда идёт пароход? Говорят, «за море», в Клюево; какой-то купец нанял, чтобы перевезти на тот берег свой обоз. Нам нужно тоже «за море» и на станцию Боярскую. Спрашиваю: сколько вёрст от Клюева до Боярской? Отвечают: 27. Бегу к спутникам (попутчиками были: поручики И. фон Шмидт и Г. Меллер, неустановленный военный врач, а также ученик Иркутского технического училища И.А. Никитин. – Авт.) и прошу их рискнуть поехать в Клюево. Говорю «рискнуть», потому что, поехав в Клюево, где нет ничего, кроме пристани и избушки сторожа, мы рисковали не найти лошадей, засидеться в Клюеве и опоздать к пятницкому пароходу, что для нас было бы хуже Игоревой смерти, так как пришлось бы ждать вторника. Спутники согласились. Забрали мы свои пожитки, весёлыми ногами зашагали к пароходу и тотчас же в буфет: ради создателя супу! Буфетик препоганенький, выстроенный по системе тесных ватер-клозетов, но повар Григорий Иванович, бывший воронежский дворовый, оказался на высоте своего призвания. Он накормил нас превосходно. Погода была тихая, солнечная. Вода на Байкале бирюзовая, прозрачнее, чем в Чёрном море. Говорят, что на глубоких местах дно за версту видно; да и сам я видел такие глубины со скалами и горами, утонувшими в бирюзе, что мороз драл по коже.

Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду. Только вот что было нехорошо: ехали мы в III классе, а вся палуба была занята обозными лошадями, которые неистовствовали, как бешеные. Эти лошади придавали поездке моей особый колорит: казалось, что я еду на разбойничьем пароходе. В Клюеве сторож взялся довезти наш багаж до станции; он ехал, а мы шли позади телеги пешком по живописнейшему берегу. Скотина Левитан, что не поехал со мной (Левитан отказался от поездки, сославшись на нездоровье. – Авт.). Дорога лесная: направо лес, идущий на гору, налево лес, спускающийся вниз к Байкалу. Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала нежный, тёплый. Было, кстати сказать, очень тепло. Пройдя 8 вёрст, дошли мы до Мысканской станции, где кяхтинский чиновник, проезжий, угостил нас превосходным чаем и где нам дали лошадей до Боярской. Итак, вместе пятницы мы уехали в четверг; мало того, мы на целые сутки вперёд ушли от почты, которая забирает обыкновенно на станциях всех лошадей. Стали мы гнать в хвост и гриву, питая слабую надежду, что к 20 попадём в Сретенск. О том, как я ехал по берегу Селенги и потом через Забайкалье, расскажу при свидании, а теперь скажу только, что Селенга – сплошная красота, а в Забайкалье я находил всё, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днём скачешь по Кавказу, ночью по Донской степи, а утром очнёшься от дремоты, глядь, уж Полтавская губерния – и так всю тысячу вёрст.

Верхнеудинск миленький городок, Чита плохой, вроде Сум. О сне и об обедах, конечно, некогда было и думать. Скачешь, меняешь на станциях лошадей и думаешь только о том, что на следующей станции могут не дать лошадей и задержать на 5-6 часов. Делали в сутки 200 вёрст — больше летом нельзя сделать. Обалдели. Жарища к тому же страшенная, а ночью холод, так что нужно было мне сверх суконного пальто надевать кожаное; одну ночь ехал даже в полушубке. Ну-с, ехали, ехали и сегодня утром прибыли в Сретенск, ровно за час до отхода парохода, заплативши ямщикам на двух последних станциях по рублю на чай».

Судя по всему, 20 июня стало для Чехова днём писем. В этот день, кроме послания «домочадцам», написаны письма писателю-юмористу И.А. Лейкину и поэту А.Н. Плещееву. Своему коллеге по литературному цеху Чехов в частности пишет: «Из Иркутска я послал Вам письмо. Получили ли? С того времени прошло больше недели, в продолжение которой я переплыл Байкал и проехал Забайкалье. Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь неё, как сквозь воздух; цвет у неё нежно-бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами; кругом дичь непроглядная, беспросветная. Изобилие медведей, соболей, диких коз и всякой дикой всячины, которая занимается тем, что живёт в тайге и закусывает друг другом. Прожил я на берегу Байкала двое суток.

Когда плыл, было тихо и жарко. Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии».

И Плещееву: «Нахожусь под впечатлением Забайкалья, которое я проехал: превосходный край. Вообще говоря, от Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза».

Юрий Неронов, краевед

ФОТО: philol.msu.ru