Павел Фокин: Мы мало знаем о классиках

Рассказать о классиках русской литературы так, чтобы это было свежо и интересно не только филологам, но и обычным людям, и при этом избежать малейшего налета «желтизны» – задача не из легких. Однако участник Литературных вечеров «Этим летом в Иркутске», историк литературы, кандидат филологических наук Павел Фокин справился с ней блестяще. Его книжная серия «Без глянца» позволяет рассмотреть в «забронзовевших» классиках живых людей. О том, как возникла и чем интересна эта серия, он рассказал корреспонденту «Областной».

– Когда в издательстве «Детская литература», по заказу которого я сделал комментарии к роману «Униженные и оскорбленные» Федора Достоевского, меня спросили, о чем бы я еще хотел написать, я предложил создать книгу о Марине Цветаевой. Ее судьба и поэзия меня всегда глубоко волновали. Потом издатель предложил написать о Пушкине, и это, на мой взгляд, было определенным вызовом. Я считаю, что в нашей стране писать о великом поэте – самоубийство, ведь о нем итак много сказано. Но все же я решился на этот шаг – захотелось создать книгу, которую бы с интересом прочитали мои ученики (я тогда преподавал в лицее), чтобы они почувствовали его живым ярким поэтом, а не этим забронзовевшим монументом. Так родилась концепция «Без глянца». При этом я поставил себе задачу работать только с опубликованными источниками, чтобы избежать неточностей.

– В чем идея этой серии?

– Иначе взглянуть на классиков. С начала я сомневался, мол, что нового можно сказать о них? Но когда стал вчитываться в материалы, то оказалось, что очень многое в советское время просто не издавалось. Например, из мемуаров современников о Тургеневе, была опубликована лишь десятая часть. И о других писателях точно также, ведь выборка была в основном идеологической. Кроме того, многие научные факты рассыпаны по «редкоземельным» изданиям, которые введены в научный оборот, но не известны широкому кругу читателей. В итоге оказалось, что мы очень часто имеем дело не с реальными писателями, а с мифами о них, их глянцевыми портретами, бюстами и памятниками, будучи уверенными, что это адекватные образы.

– Например?

– Например, определение Пушкина как «солнца русской поэзии» очень точно. Но эта формула выстроила определенную иерархию. То есть все другие поэты априори ниже Пушкина. Однако этих критериев в настоящей поэзии нет. Есть живое слово, и если оно идет от сердца, то неважно, есть солнце в поэзии или его нет, они все равноценны. В конечном итоге это оборачивается против Пушкина, ведь он тоже невозможен без других поэтов. Или вот гениальная фраза Аполлона Григорьева – «Пушкин наше все». Сразу возникает вопрос «А что, больше ничего в русском мире нет?» Нужно с этими образами быть осторожными, правильно интерпретировать факты. Мы со школьной программы знаем, что Пушкина в лицее называли обезьяной и французом, и объясняли, что первое – за характер, а второе – потому что якобы он был знатоком французского языка. Но это не так, ведь все его однокашники знали французский язык в совершенстве, потому что Россия тогда была франкоговорящей страной. На самом деле, у Пушкина был своеобразный характер, и его не очень любили. А если вспомнить, что тогда, во время войны с Наполеоном, слово «француз» было синонимом врага, то поэта фактически называли фашистом. Когда начинаешь более пристально всматриваться в эти сюжеты, знакомые вещи становятся иными.

– На ваш взгляд, это касается и знаменитой поездки Чехова на Сахалин?

– Да, мы привыкли считать ее только гражданским подвигом больного человека, который, преодолевая преграды, едет для того, чтобы описать жизнь несчастных людей. На самом деле простодушный брат писателя Михаил Павлович в своих воспоминаниях говорит о том, что решение было неожиданным. Антон Павлович, увидев книги о каторге, заинтересовался и захотел поехать на Сахалин. Кстати, еще за год до поездки Чехов пишет Субботину, что все идет по накатанной, и он становится обычным литератором, слава его не греет, и «надо бы подсыпать под себя пороху». То есть он почувствовал, что у него началась стагнация, и ему было необходимо нравственное усилие, чтобы выйти на новый уровень. Но с самого начала Чехов не планирует ехать только на Сахалин, он сразу намечает обратный путь через Японию, Красное море, Цейлон. Вначале он совершает путешествие по Волге, потом едет через Сибирь на перекладных, по воде, по железной дороге, с разными приключениями. Кстати, я нашел небольшие воспоминания попутчика Чехова в путешествии по Сибири – Ивана Яковлевича Шмидта, которые опубликованы в эмигрантской газете в Таллинне. Они очень простодушны, и там много неточностей, ведь он писал их через 40 лет. Однако там есть очень важный момент – настроение героев, которое не придумаешь, и оказывается, что оно было хоть и ироничное, но праздничное.

Кстати, одно из самых ярких впечатлений Чехова – Иркутск, который он назвал «прекрасным», ведь здесь он после десятидневного трудного пути побывал в Курбатовских банях, надел чистое платье и встретился с местной интеллигенцией. И они стали жаловаться Чехову на скуку, а тот сказал: «Ну как же-с? Можно же столько дел придумать!» Кто-то ответил: «Научите». На что Чехов посоветовал для начала создать общество борьбы со скукой.

– А каким вам показался Иркутск?

– Знакомство с вашей культурой и городом показывает, что, по крайней мере, со скукой Иркутск очень успешно борется. Когда мы были на Байкале, гид очень воодушевлено рассказывал об озере, его масштабах, о разной живности. Но когда я у него спросил: а вы знаете, что у вас был Чехов? Он ответил: нет, не слышал. Я ему посоветовал включить эту информацию в экскурсию. Кстати, в 2015 году исполнится 125 лет с момента посещения Чеховым Иркутска, неплохо бы было это отметить.